Истории людей и идей.
Спецпроект издательства НЛО

«Лето в Бадене»: триумф романа и трагедия автора

Подкаст/Эпизод 2 «Лето в Бадене»: триумф романа и трагедия автора

Подкаст ведут: Денис Ларионов, Денис Маслаков.
В гостях: Юрий Сапрыкин.

29.11.2022, 25 мин.
Роман «Лето в Бадене» — один из самых необычных текстов позднесоветского периода, своего рода «беззаконная комета» в русской словесности 1980-х. Его автор, ученый-медик Леонид Цыпкин, никогда не входивший в круг профессиональных литераторов, умер в Москве через несколько дней после начала публикации книги в США. Фантастическая судьба «Лета в Бадене» — романа, который буквально достала из небытия Сьюзен Зонтаг, — и трагедия жизни Леонида Цыпкина заставляют возвращаться к этому тексту, до сих пор не оценённому по достоинству. Почему автор выбрал себе в попутчики Достоевского и в чем, помимо стиля, заключается новаторство романа? Мы говорим об этом с преданным поклонником «Лета в Бадене», журналистом Юрием Сапрыкиным.
Денис Ларионов, поэт, редактор серии «Художественная словесность» «НЛО»
Денис Маслаков, журналист, исследователь
Юрий Сапрыкин, журналист, критик, основатель проекта «Полка».
Слушать на платформах
  • 00:01:33 Каковы обстоятельства знакомства читателя с романом «Лето в Бадене»?
  • 00:05:30 Что типично и нетипично в биографии Леонида Цыпкина?
  • 00:17:36 Как чтение романа деформирует образ Достоевского?
  • 00:21:11 Как изменится восприятие романа, если считать, что его главная героиня – Анна Григорьевна?
«Лето в Бадене»: триумф романа и трагедия автора. Расшифровка эпизода
→ Читать полностью

Денис Маслаков (Д.М.): Здравствуйте, это подкаст «Аудиофикшн», подкаст издательства «НЛО», в котором мы говорим о современных художественных новинках, культовых книгах и незаслуженно забытых авторах, которых мы возвращаем читателю. Ведущие подкаста – поэт, редактор серии «Художественная словесность» издательства «НЛО» Денис Ларионов, и я, Денис Маслаков, журналист и исследователь. Сегодня мы говорим о романе Леонида Цыпкина «Лето в Бадене», и говорить об этом романе мы будем с человеком, который, не нуждается, на мой взгляд, в представлении – с Юрием Сапрыкиным.


Денис Ларионов (Д.Л.): Здравствуйте, Юрий. Конкретно о произведении, почему мы, собственно, выбрали «Лето в Бадене». Потому что это один из важнейших проектов уже на протяжении долгих лет – и имя Леонида Цыпкина, и тексты, которые достаются все больше и больше из архива, – проектов, связанных с издательством «Новое литературное обозрение», в частности, с серией «Художественная словесность», редактором которой я являюсь. «Лето в Бадене» представляется одним из исключительных текстов, созданных в 1970-е-1980-е годы, который известен, может быть, не так, как нам хотелось бы, его статус культовый, и его подспудное влияние на культуру очень значимо. И, собственно говоря, история его создания, как и история создания еще ряда текстов, и в том числе, Цыпкина, она по-своему авантюрна, и история публикации авантюрна. И эти вещи мы бы хотели сегодня обсудить в рамках нашего подкаста с Юрием Сапрыкиным.


Д.М.: Юрий, расскажите пожалуйста, когда и при каких обстоятельствах вы впервые услышали об этой книге, и почему вплоть до сегодняшнего дня она вызывает у вас такой интерес.


Юрий Сапрыкин (Ю.С.): Здравствуйте, здравствуйте. Ну, прежде всего, я бы обратился к фразе, которую сказал Денис, что эта книга известна до сих пор не так, как нам хотелось бы. «Лето в Бадене», действительно, пребывает, по-моему, до сих пор в каком-то общественно-культурном сознании в статусе потерянного сокровища, забытого сокровища, неоткрытого великого романа. И мое знакомство с ним произошло ровно таким образом, когда мы начинали делать проект «Полка» и опрашивали разнообразных экспертов по поводу того, какие книги, по их мнению, сейчас входят в русский литературный канон. Я обратил внимание, что то и дело встречается незнакомое мне название. Разные мои друзья и коллеги говорили, слушай, ну конечно «Лето в Бадене», безусловно, там должно быть «Лето в Бадене», если там не будет «Лета в Бадене», это вообще не имеет смысла. Я ничего не знал об этой книге абсолютно и подозреваю, что огромное множество ее потенциальных читателей слышали о ней либо случайно и поверхностно, либо не знают ее до сих пор. По-моему, первых кто сказал мне об этом в такой формулировке был литературовед Глеб Морев, и далеко не последним. В общем, согласно принятым нами правилам «Полки» она все-таки не вошла в список больших русских книг, о которых мы дальше писали разные тексты, гиды, и так далее, и так далее. Но, тем не менее, я зацепился за это название, решил почитать и был совершенно поражен, потому что с прочтения понятно, что это книга с самого безусловно первого ряда, особенно, что касается позднесоветской литературы, неподцензурной литературы. Первая моя прямая ассоциация была «Школа для дураков» Саши Соколова. Не будем сравнивать степень какой-то свободы, странности, виртуальности и того, как это написано, но это, безусловно, проза, выбивающаяся из какого-то традиционного нарративного ряда, не важно, советского или антисоветского, с другой стороны, находящаяся в постоянном диалоге с русской литературной традицией, завязанная, в отличие от Соколова, «Школы для дураков», на обстоятельства в биографии автора, на его рефлексиях о собственной жизни, о русской культуре, и так далее, и так далее. При этом сейчас, конечно, странно говорить, что она новаторская и нетрадиционная, но, конечно, для 1982 года, для человека, живущего в Советском Союзе, особенно незнакомого с новым романом и литературой «потока сознания», это написано необычайно смело. Даже если сравнивать с другими текстами Цыпкина, которые опубликованы вместе с «Летом в Бадене» в последнем издании «НЛО», понятно, что в его ранних повестях и рассказах мы видим такого Трифонова, городская проза, интеллигентская проза, построенная на переживаниях разных моральных дилемм и ситуациях, связанных с советской жизнью. «Лето в Бадене» – это абсолютно другая лига, абсолютно другая форма, здесь он как будто вырывается на свободу, от которой ему самому немножко страшно, но это обретает совсем-совсем другой голос. Мне кажется, что если рассматривать это в контексте того, что написано Цыпкиным, это невероятный такой прорыв, и в ряду вообще позднесоветской литературы это одна из вершин, безусловно.


Д.М.: Анна Григорьевна до боли в пальцах сжимала позади себя дверной косяк; и ей казалось, что комната сейчас пошатнется, и она упадет, — поезд бежал по узкой колее, прихотливо изгибающейся между круглыми холмами, покрытыми темно-зеленым лесом из буков, вязов и других деревьев, свойственных среднегерманским широтам и возвышенностям — Шварцвальдам, Тюрингенам или, может быть, каким-нибудь другим горам.
Леонид Цыпкин, «Лето в Бадене».


Д.Л.: Следующий вопрос рождается вслед за вашей репликой, о контексте в котором существует конкретная повесть, может быть, даже не все творчество Цыпкина, хотя Трифонов мне приходил в голову тоже, когда я читал, хотя при чем тут Трифонов, казалось бы. Или другое произведение из того же, не связанное с литературой – «Мой друг Иван Лапшин», который тоже, на самом деле, работает с памятью. Но я хотел бы спросить: насколько вам кажется типичной и нетипичной биография Цыпкина, и насколько его можно сравнить с другими авторами, которые так или иначе поднимали ту же самую тему, прежде всего, еврейскую тему в своем творчестве. Конечно, в этом смысле патриархом такой традиции является Фридрих Горенштейн. Но в то же время, есть и подцензурный вариант – Анатолий Рыбаков, «Тяжелый песок», известный его роман. где бы вы нашли место Цыпкина, а я думаю, что он совершенно синхронен в европейской литературе 1980-х, 1970-х, потому что такого было много. И Трифонов с его поэтикой памяти в «Доме на набережной», с темой совести и так далее, и для Цыпкина важной темой антисемитизма, которая развивается у Горенштейна. Насколько вам кажется эти имена, цензурные и неподцензурные, связанные с советской официальной культурой или не связанные – насколько они синхронны друг другу, насколько они друг с другом соотносятся?


Ю.С.: Тут надо сказать для наших слушателей, возможно слабо знакомых с этим именем. Чем еще удивителен этот человек и это литературное явление, тем, что вообще Цыпкин не писатель. Не в том смысле, как Бродский не поэт, а буквально – он непрофессиональный литератор, он работал в институте Чумакова, том самом, который стал знаменит последние годы благодаря своим вакцинам. Он ученый, медик, вирусолог, и именно в этом качестве он сделал довольно серьезную карьеру, он доктор наук, и так далее, и так далее. При этом пишет он на протяжении многих даже десятилетий, наверно, пишет в стол, заранее понимает, что никому это написанное показывать нельзя, никакой надежды на публикацию у него нет. Его тетка, видный сталинский литературовед, Лидия Поляк, поначалу пытается отправить его в те или иные редакции, но ничего не складывается, и очень быстро он расстается с надеждами на публикации, на хоть какую-то известность. Он предоставлен сам себе. И мы видим даже по «Лету в Бадене», что его круг чтения – это круг чтения традиционный для позднесоветского интеллигента: это русская классика, неподцензурная литература в диапазоне от Солженицына до Синявского, что-то, что попадает в самиздате. Мы знаем из воспоминаний, что он читал европейские тексты своих современников, в общем, то, что пропускала «Иностранная литература», Генриха Белля и Макса Фриша, какой-то такой разброс имен. И в отличие от уже упомянутого Бродского с его безграничным культурным кругозором, Цыпкин живет и находится в довольно ограниченном советскими рамками круге литературных влияний. И вот этот его выход на свободу, выход на флажки, от этого выглядит тем более удивительным. Почему выход на свободу, я уже неоднократно повторяю эту фразу. Роман «Лето в Бадене», для тех, кто еще не знаком с этим текстом, написан совершенно огромными фразами, которые длятся по 10-15-20 страниц в рамках вот этой одной не заканчивающейся фразы. Сталкиваются разные временные пласты – история самого Цыпкина, его размышления по поводу русской литературы и русской истории.


Параллельный сюжет – история Достоевского, который едет с молодой женой в Европу и проигрывает все деньги на рулетке, какие-то совершенно сюрреалистические фантазии, связанные с Достоевским, эротические сцены невероятные, и так далее, и так далее. Это все не разные части текста, а части буквально одной из той же фразы, перекрещивающиеся, наслаивающиеся друг на друга. Вообще главное, по-моему, качество этого текста – это суггестивная, гипнотическая его энергия, он действительно читателя тащит, как мощный локомотив. Ты попадаешь в это поле словесное, которое движется куда-то с неумолимой, неудержимой силой, не можешь вырваться из этого потока, он немножко завораживает, немножко гипнотизирует. Да, конечно, его еврейство – важная составляющая этого романа и каждой отдельной его фразы, но мне кажется, что для Цыпкина, в отличие от Рыбакова или от Горенштейна это не тема и не пласт жизни, который он пытается раскрыть. Это некоторая метафора что ли или некоторое психологическое состояние. Его еврейство – это образ его жизни, немножко не сложившийся, образ человека, выброшенного заранее на обочину, образ чужого среди своих, чужого, который не может оторваться от этой среды, он понимает, что полностью принадлежит ей, он из нее состоит. Часть русской культуры, но такая часть, которая этой культуре оказалась не очень нужна. В некотором роде, еврейство – это образ несложившейся писательской судьбы. И на Достоевского, на параллельного героя его романа, переносят те же качества, хотя, казалось бы… Безусловно, там есть рассуждения об антисемитизме Достоевского, и да, Достоевский для него тоже не просто герой, а фигура, которая занимает его всю жизнь. Он действительно, как это и происходит в романе, постоянно ездит в Ленинград, ходит по местам, связанным с Достоевским, фотографирует, собирает альбомы, перечитывает романы бесконечно, это не просто герой одного из произведений, это фигура, которая завораживает его всю жизнь. И как вот этот человек, с которым он настолько тесно сросся, может ненавидеть, презирать и называть какими-то уничижительными словечками таких как он, хотя они одно и то же, это загадка, перед которой Цыпкин останавливается. Так вот, это положение отверженного, положение чужого он тоже проецирует на Достоевского, который постоянно в романе страдает от того, что он оказывается чужим в Европе, от того, что он разговаривает с Тургеневым, и Тургенев такой барин, удачливый космополит, европейский человек, который полностью здесь ассимилировался, и он чувствует себя даже в этом разговоре чужим. Он постоянно страдает от пережитого им унижения, у него всплывают воспоминания об экзекуциях, которые он пережил в остроге, будучи осужденным и заключенным, он даже чужой в отношениях с Анной, со своей женой, он не может встроиться в этот союз, основанный на любви и самых благородных чувствах. И рулетка оказывается некоторым тоже выходом за флажки, некоторым способом побега, который может этому отверженному человеку принести какой-то безусловный и моментальный выигрыш. В некотором роде для Достоевского в романе Цыпкина рулетка – это то же самое, что для самого Цыпкина литература. Это способ убежать от этого своего ограниченного, униженного положения в какое-то пространство безграничной свободы, слово «успех», наверно, не совсем точное, состояться полностью.


Д.М.: Первый раз он увидел Тургенева неподалеку от здания вокзала — Тургенев шел с какой-то дамой по аллее, чуть склонив свою крупную голову, небрежно поигрывая лорнетом на золотой цепочке, слушая даму только из учтивости, и встречные прогуливающиеся замедляли шаг, а потом оглядывались, чтобы посмотреть еще раз на этого знаменитого писателя, — Достоевский тоже чуть замедлил шаг, как-то механически, даже сам того не осознавая, потом хотел метнуться в сторону, но было уже поздно — Тургенев заметил его.
Леонид Цыпкин, «Лето в Бадене».


Д.Л.: Я знаю, у Дениса есть вопрос, я просто одну реплику вброшу в качестве небольшого комментария. Вы сначала сравнили Цыпкина с Сашей Соколовым, это очень интересная параллель, а в некотором социальном смысле этот текст… у Цыпкина даже более успешная посмертная судьба сложилась, если так можно вообще говорить… Всё, что вы сказали, в некотором роде можно транспонировать на другое произведение, книгу, которая была сделана, я даже подчеркиваю это слово, сделана примерно в те же годы, «Под домашним арестом» Евгения Харитонова, который так же пытался свою ответственность, отчужденность от общества всячески подчеркнуть. И это интересно: два настолько не похожих друг на друга автора по всем параметрам. В 1981 году оба этих текста были закончены, и для меня это интересное пересечение артефактов. Это такой комментарий.


Ю.С.: Там вообще, даже в этих «трифоновских» рассказах и повестях тема бытового советского унижения, неудобства, дискомфорта постоянно звучит. Я вспоминаю повесть «Норартакир», в которой лирический герой едет с женой в Армению, и они приходят в гостиницу, и оказывается, что для них нет места. Администратор гостиницы в грубой и наглой форме их выгоняет, говорит, что у нас конгресс общества «Знание», и у лирического героя это полностью срывает все предохранители, он бежит к директору гостиницы и, бегло на нее взглянув, говорит: «Вы знаете, не хотите меня селить, не надо, но хочу вам сообщить, что у вас рак, я это по вашему лицу вижу». Он совершает довольно жесткий и грубый акт мести. Но автор «Лета в Бадене» разыгрывает эту униженность и оскорбленность каким-то совершенно иным образом, не через противостояние советской жизни, не через проклятия в адрес виновников собственной судьбы, а именно через освобождение через литературу. Странным образом при всей сложности, напряженности и тяжести размышлений этой книги, это очень счастливый текст, если можно так о тексте говорить. Опять же, если говорить о биографических обстоятельствах самого Цыпкина, как пишется этот роман. Его сын Михаил решает эмигрировать. Цыпкин – благополучный советский ученый, у него все в порядке, все прекрасно, карьера, квартира. Он понимает, что эта эмиграция сейчас совершенно точно все разрушит, он не останется в этом статусе. И все действительно рушится, его снимают с поста в институте, переселяют в каморку под лестницей, там, где нет телефона, в общем, начинают его всячески унижать, два раза приходит отказ в заявлении на выезд, и так далее, и так далее. И вот в этом состоянии он пишет этот роман, его жизнь рушится в этот момент, нет никаких перспектив, понятно, что все закончится очень плохо. И это дает ему ту свободу, которая ему необходима, для того, чтобы писать главный текст своей жизни, при этом выйти за рамки тех литературных конвенций, которых он по умолчанию придерживался, стать в этом тексте максимально свободным.


Поразительная история финала этого романа, он передает рукопись в Америку, сын каким-то образом организует публикацию, роман начинает выходить в эмигрантском нью-йоркском еженедельнике. И Цыпкин об этом узнает в тот день, когда его окончательно увольняют из института. Все рухнуло, точно никакой благополучной старости не будет, не будет ни пенсии, ничего… И в этот день он узнает, что началась публикация романа. И через пять дней он умирает.


Д.М.: Я бы хотел отослать всех наших читателей к новому изданию романа «Лето в Бадене» и других произведений Цыпкина, там есть прекрасное предисловие, которое написал его сын, и там очень детализированно рассказана история, которую сейчас рассказал Юрий.


Ю.С.: Да, Михаил Цыпкин до сих пор живет в Соединенных Штатах, преподает в колледже в городе Монтеррей, и если Михаил Леонидович вдруг нас услышит, огромный ему привет и спасибо за то, что эти тексты до нас дошли.


Д.М.: Да, мы присоединяемся к Юрию, конечно. Я хотел бы вернуться к Достоевскому. Мне кажется, Юрий отлично рассказал почему именно Достоевского Цыпкин выбрал себе в попутчики. Но я все же хотел бы обратиться снова к вашему читательскому опыту. Когда в первый раз читали этот роман, как изменился ваш Достоевский, ваше отношение к Достоевскому? И как вам кажется, когда этот роман откроет более широкая аудитория читателей, переизобретет ли этот он Достоевского, его образ в массовом читательском сознании?


Ю.С.: Для меня романом это дело не закончилось, потом я начал читать дневники Анны Григорьевны Достоевской, на которых Цыпкин во многом основывается, и их сглаженную версию, и условно полную версию, которая выходила в «Литпамятниках». Да, конечно это корректирует школьный образ бородатого мудреца, который задается какими-то тяжелыми вопросами, немного с позиции верховного судьи что ли, ставит тебя перед жесткими моральными выборами. У Цыпкина он совершенно не такой, он сам сомневающийся, сам мечется между гневом и раскаянием, между собственными грехами и их искуплением, сам не может найти свои пути в жизни. Интересно, что Достоевский, который предстает в «Лете в Бадене», ничего не пишет, он человек, а не автор. Безусловно, там есть отсылки к некоторым его текстам, но мы не видим эпизодов, в которых Федор Михайлович садился бы за письменный стол и начал писать свой бессмертный роман «Идиот». Он именно что живой, ранимый, потерянный во многом человек, и надо сказать, что этот сдвиг в его восприятии, этот тоже не вполне объективный, достоверный, но авторский взгляд Цыпкина смещает восприятие текстов Достоевского тоже. Наверно можно выразить все это в одной фразе. Собственно, Анна Достоевская в своих дневниках где-то писала, что Федор в какие-то моменты жизни очень похож на князя Мышкина, и Достоевский у Цыпкина скорее ближе к князю Мышкину, может быть, с еще более сильно проявленными какими-то темными и запутанными сторонами личности, чем вот к этому бородатому мудрецу со школьного портрета.


Д.Л.: Вы упомянули про Анну и ее дневники. Михаил Цыпкин в предисловии подробно это объясняет, и Сьюзен Зонтаг в послесловии к этой книге, тоже важно упомянуть. Потому что именно она была тем человеком, которая вытащила, позволю себе это слово, на международный рынок «Лето в Бадене» и другие тексты Цыпкина, и оказалась счастливым ангелом, как часто с ней это случалось по отношению к разным книгам из разных регионов мира. Я хотел спросить, так как Цыпкин основывался на дневниках Анны Григорьевны, как бы в свете того, что героев в «Лете в Бадене» довольно много, много всяческих оптик – что было бы, если бы мы оптику самого Достоевского сменили с него на нее? Возможно, Анна Григорьевна оказывается не второстепенным, а главным, по сути, героем, героиней «Лета в Бадене» через которую Цыпкин смотрит на Достоевского, на европейскую жизнь, и одновременно является медиатором для самого Достоевского между этим абсолютно чуждым… Недаром это, собственно, про Германию. Множество высказываний Достоевского про немцев известно, и германофобия русской культуры – это отдельная большая тема. Если мы сместим фокус, что главная героиня Анна Григорьевна, радикально ли это сменит восприятие и интерпретацию текста, как вам кажется?


Ю.С.: Мне кажется, что это не только возможное прочтение, но и, пожалуй, самое напрашивающееся, потому что ты видишь, как по мере развития текста именно Анна Григорьевна выходит на первый план. Она, с одной стороны, со всем молоденькая девушка, такая, не скажу «дурочка», но немножко наивная, недалекая, инженю, и да, именно этими глазами мы смотрим через текст Цыпкина на Достоевского, но в итоге оказывается, что ее простота святая. Именно она на фоне мечущегося, разорванного, раздерганного Федора Михайловича оказывается неким идеальным образом что ли, она его спасает, собирает заново, не дает ему спрыгнуть с обрыва. Она вытаскивает его из эпилептических припадков, она прощает ему бесконечно все его проигрыши, и униженное положение, и бедность, в которую он их ввергает все больше и больше. То есть, на самом то деле князь Мышкин – это она, в каком-то смысле. Еще раз – в романе Цыпкина. Это и есть то, что писал Достоевский о Мышкине, извините за неточность цитаты, «Христос в современном его воплощении». Она – главная героиня и, безусловно, главный идеальный, положительный образ этого романа. Да, Денис упомянул про Сьюзен Зонтаг, и это тоже невероятный сюжет. Насколько я помню, первому изданию романа Цыпкина в России способствовала киновед Зара Абдуллаева, а настоящая международная слава, которая не меньше, а может быть и больше российской, случилась благодаря совсем невероятному совпадению. Сьюзен Зонтаг, великий литературовед, властитель умов и императрица вкуса, находит эту книжку в лондонской букинистической лавке в разделе «Все по 50 пенсов». Книга уже переведена на английский, издана в маленьком издательстве, ее привлекает просто Достоевский на обложке. Она ее покупает, ничего особенного не ожидая, приходит от нее в совершенно неистовый восторг, и дальше она на несколько лет становится фактически литературным агентом Цыпкина, которого к тому времени уже как двадцать лет нет в живых. Она пишет его огромный профайл в «New Yorker», она заражает этим интересом всю американскую литературную общественность, книгу переводят на десятки языков и тексты Зонтаг очень хорошо режутся на блербы, на цитаты на четвертой странице обложки, буквально «последний великий русский роман», так она характеризует «Лето в Бадене». И вот это участие совершенно незнакомой ему женщины в судьбе романа Цыпкина, подводит нас к тому, какую роль в этом тексте играет Анна Григорьевна Достоевская.


Д.Л.: Спасибо, Юрий! Мы на этом заканчиваем.


Д.М.: Сегодня мы говорили о романе Леонида Цыпкина «Лето в Бадене», романе с фантастической судьбой и трагической судьбой его автора. Мы надеемся, что с помощью нашего разговора, вы проявите интерес к этой книге. Напомним, что этот роман и малые формы Леонида Цыпкина были опубликованы не так давно в «НЛО». Мы благодарим Юрия за интересный разговор, и напоминаем, что издательство «НЛО» запустило проект «НЛО. Медиа», который вы можете найти на сайте издательства nlobooks.ru. Там вы не только сможете послушать подкаст, но и прочитать расшифровку, а также найти книги, о которых шла речь в подкасте. До встречи в новом выпуске!

Библиография по теме выпуска

  • Горенштейн Ф. Псалом. М., 2001.
  • Достоевская А.Г. Дневник. М., 2013.
  • Рыбаков А. Тяжелый песок. М., 2009.
  • Соколов С. Школа для дураков. СПб., 2017.
  • Трифонов Ю. Дом на набережной. М., 2002.
  • Харитонов Е. Под домашним арестом: собр. произведений. 2-е изд. М., 2005.