Дмитрий Пригов: как он поможет нам сегодня

Денис Маслаков (Д.М.): Здравствуйте, это подкаст «Аудиофикшн», подкаст издательства НЛО, в котором мы говорим о современных художественных новинках, культовых книгах и незаслуженно забытых авторах, которых мы возвращаем читателю. Ведущие подкаста – поэт, редактор серии «НЛО» «Художественная словесность» Денис Ларионов, и я, Денис Маслаков, журналист и исследователь. Привет, Денис!

Денис Ларионов (Д.Л.): Привет, Денис. Наш сегодняшний гость – поэт, литературный критик, и редактор тоже – Лев Оборин.

Лев Оборин: (Л.О.): Здравствуйте, коллеги!

Д.Л.: Герой нашего сегодняшнего эпизода – Дмитрий Александрович Пригов. Он один из тех культурных деятелей, в широком смысле, кому в рамках сначала неподцензурного искусства и постсоветской культуры удалось добиться невиданного, может быть, медийного успеха, который многим его коллегам и не снился. Он одновременно и искрометный поэт, и, можно сказать, народный герой, и серьезный аналитик языка, культурных процессов, и художник-многостаночник, которому нет равных, и, в каком-то смысле, собственный герой-обыватель, беляевский академик. Пригов для современной литературы и, можно сказать, для современной культуры в широком смысле, персонаж установочный, один из важнейших, без него невозможно представить себе сегодняшний культурный ландшафт, хотя его уже нет в живых 15 лет. Собственно, его образ, его работа актуальна и важна оказывается в том числе и потому, что буквально каждый год о нем выходят новые исследования. В издательстве «Новое литературное обозрение» в прошлом году вышла книга Марка Липовецкого и Ильи Кукулина «Партизанский логос», до этого выходило исследование Михаила Ямпольского, которое так и называется, «Пригов». И два сборника статей по результатам конференций, практически каждый год проводится конференции. И, конечно, не менее важно, что за последние 10 лет было издано большое собрание сочинений Пригова с практически всеми его текстами и малое собрание сочинений, которое как раз подготовил Лев Оборин.

Д.М.: Я хотел бы добавить, что, конечно же, Дмитрий Пригов издавался при жизни в издательстве «НЛО». Первая его книга в «НЛО» вышла в 1997 году, и она называлась «Написанное с 1975 по 1989 год». При жизни Пригов издавался в разных издательствах, и поэтому я все же хочу начать разговор со Львом с вопроса, почему же все-таки на ваш взгляд «НЛО» взяло на себя флагманскую роль по сохранению наследия и, может быть, в чем-то даже реанимирования Пригова?

Л.О.: Мне кажется, было бы логично переадресовать этот вопрос Ирине Дмитриевне Прохоровой, главному редактору «НЛО», которая была вдохновительницей всех этих последних проектов по переизданию приговского наследия. Насколько я знаю, у «Нового литературного обозрения» есть права на приговские произведения, и, разумеется, при том, что «НЛО» всегда очень любило Пригова и считало его крупнейшей фигурой русской литературы второй половины XX века. Книга о Пригове вышла в подсерии, научной серии «Неканонический классик», и, собственно, это определение, неканонический классик, с тех пор к Пригову во многом пристало. В связи со всем этим «НЛО» обладает таким счастливым билетом, счастливой способностью актуализировать приговское творчество, о нем говорить, и приобщать к нему новых читателей. Собственно, целью того собрания, которое готовил я, было издать такое не массовое издание, но, как бы сказали в Америке, pocketbook, собрание стихотворений Пригова, главных, определяющих текстов, которые можно уместить в карман, носить с собой и открывать при удобном случае. В свое время, в 2007 или 2008 году, вскоре после смерти Дмитрия Александровича, в журнале «Воздух» Дмитрий Кузьмин написал о Пригове: «Ваших формул нам хватит надолго». И действительно, когда мы смотрим на то, что происходит вокруг нас, на то, что происходит в политике ли, в современном ли искусстве, в общественном ли сознании – действительно, приговские слова, так или иначе, всплывают то и дело. И вот эта самая обывательская маска, которая к нему как бы прилипала, но не до конца, она очень хорошо транслирует, по-моему, то слегка растерянное, слегка усталое, слегка циническое сознание, которым наши соотечественники, начиная со времен Пригова и заканчивая нашей текущей современностью, обладают.

Д.М:

Вот журавли летят полоской алой
Куда-то там встревоженно маня
И в их строю есть промежуток малый
Возможно это место для меня

Чтобы лететь, лететь к последней цели
И только там опомниться вдали:
Куда ж мы это к черту залетели?
Какие ж это к черту журавли?!

Дмитрий Пригов

Д.М.: Денис уже упомянул о малом стихотворном собрании, я хотел бы вас попросить чуть поподробнее рассказать про его концепцию, потому что я думаю, что не все наши слушатели и читатели «НЛО» об этой концепции знают.

Л.О.: Да, с удовольствием. Это собрание состоит из достаточно тоненьких томиков, которых всего шесть, по числу букв в фамилии Пригов, и, собственно, они и называются вместо «том 1, том 2», том «П», том «Р», том «И», и так далее. Дело в том, что Пригов очень любил, во-первых, как-то задействовать свою фамилию в своих текстах, далее он очень любил говорить о темах и мотивах, вокруг которых строились его сборники, а писал он, как мы знаем, именно готовыми книгами. У него были книги «Образ Рейгана в советской литературе», «Апофеоз милицанера», всем известные книги, и сборники менее известные, «По материалам прессы» или сборник про англичанку, которая как-то взаимодействует с лирическим героем и комментирует происходящее вокруг, такое осмысление идеологемы «англичанка гадит». Я попробовал выделить самые главные, самые ходовые, самые репрезентативные тексты Пригова из этих его готовых авторских сборников, – это уже делалось и самим Приговым, и другими составителями его собраний, – и распределить их вот по таким темам-мотивам. Например, в том «П» входят тексты, связанные с преисподней, с письмом, с полом, и так далее, в том «Р» входят тексты о рутине, которая постоянно становится средой приговской мысли, о Родине, о рае, в томе «И» есть высказывания об искусстве, в томе «Г» о Господе Боге, государстве, и так далее. Заканчивается всё, кстати, томом «В», где последний раздел называется «Визуальное», он даже не то, что последний, а раскидан по всему тому, и читатели могут увидеть знаменитые приговские стихограммы, визуальную поэзию, созданную при помощи пишущей машинки, и выглядящую в одном визуальном ключе с основным собранием, поскольку художник собрания решил стилизовать это под советский самиздат – машинописный шрифт, имитация грубой бумаги, в общем, еще и полиграфически довольно изящное издание.

Д.Л.: Лёва процитировал Дмитрия Кузьмина, о формулах, которых хватит надолго, и я подумал сразу в двух направлениях. С одной стороны, в каком-то смысле современное академическое письмо об актуальной, современной литературе самоопределяется в большой степени на темах Пригова. Я подумал, что и сборники статей, и книги о нем, которые выходили в «Научной библиотеке» «НЛО» – Ямпольского, Липовецкого и Кукулина – написаны в очень разной оптике. Книга Ямпольского – это философское исследование современной литературы, современной, актуальной поэзии, вещь, мягко говоря, нечастая, потому что философия сторонится актуальной поэзии, может быть, считает ее конкурентом своего рода, не на рынке, но в области знания. С другой стороны, книга Кукулина и Липовецкого – междисциплинарное, филологическое, культурологическое издание. С другой стороны, когда ты сказал про стихограммы, я вспомнил сразу гробики для стихов и ранние работы Пригова, может быть, ты тоже имел их в виду. Сегодня я много думаю про то, что большая часть современной поэзии, актуальной, назовем ее так, создается в рамках социальных сетей и с учетом постоянного присутствия в социальных сетях, онлайн, где визуальное перетекает в вербальное и вербальное в визуальное. Это уже совершенно не проблема для новых авторов. И, возможно, Пригов одним из первых начал работать в этой тональности, сняв различия между двумя этими медиумами, средствами. Кажется ли тебе именно в этой плоскости, не в широком смысле, что это некое подспудное продолжение «приговских традиций» или какой-то диалог с ним?

Л.О.: Да, в книжке Липовецкого и Кукулина целый раздел посвящен тому, как приговские традиции, приговское наследие сказывается в авторах, его последователях, младших современниках и совсем молодом поколении. Другое дело, что это не было изобретением Пригова. Визуальная поэзия, так или иначе, взаимодействующая с текстом, взаимодействие вербального и визуального это, понятное дело, изобретение гораздо более раннее, посмотрим на любые сборники визуальной, фигурной поэзии, вспомним, как этим занимался Аполлинер, конкретисты, примеров довольно много. Важно тут то, что московский концептуализм, к которому принадлежал Пригов, изначально был содружеством художников и поэтов, литераторов. В каком-то смысле приговские тексты существуют где-то, с какой-то стороны некого спектра, в который входят и работы Кабакова, активно инкорпорирующие текст, и работы Льва Рубинштейна с его карточками, которые вполне могут быть представлены как музейные объекты и, например, перформансы группы «Коллективные действия», где текст был важнейшей составляющей, лозунговый текст, например, когда мы вспоминаем знаменитую фотографию с лозунгом «Я ни на что не жалуюсь, и мне все нравится, несмотря на то, что я здесь никогда не был и не знаю ничего об этих местах». Это в общем однородная до одного, приблизительно, дискурса, вещь с приговскими обращениями к гражданам, которые, как мы знаем, он расклеивал на городских стенах: «Граждане, они нас слышат, затаимся. Дмитрий Алексаныч». В принципе, это огромный фронт работ, связанных с, как сказал бы Блэйк, бракосочетанием текста и картинки. Это еще и оттого, что концептуалисты с самого начала работали с языком, как с медиумом, работали с тем, что необходимо вскрывать и подвергать сомнению лозунговый, официальный, газетный язык, так или иначе, омертвевший в своей тотальности. В каком-то смысле, работа концептуалистов – это реклэйминг советской сериальности и произведение из нее собственной сериальности, такой несколько шизофренической нарочно, с тем, чтобы продемонстрировать пустотность этой идеологии, стоящей за языком и показать, каким образом язык может работать на субверсию, в конечном итоге, на разрушение этой идеологии. И Пригов, и Кабаков, и Булатов делали такое схожее дело.

Д.Л.: Я добавлю еще два слова к тому, что после 1993 года Пригов также показывал пустотность и какого-то языка частной жизни, какой-нибудь исповедальной лирики, у него даже есть так называемый цикл, а потом и языка прессы, и медийного языка тоже.

Л.О.: Да, совершенно верно. Он, в общем-то, не дожил до расцвета языка «падонков» и lurkmore, а то бы он и туда добрался, я уверен, поскольку он был человеком крайне любопытным к развитию языка. Язык гламурной прессы середины нулевых вполне себе нашел в его творчестве отражение, и мой любимый тройной цикл «По материалам прессы» очень хорошо это запечатлевает.

Д.М.: Надо честно работать, не красть
И коррупцией не заниматься
Этим вправе вполне возмутиться
Даже самая милая власть
Потому что когда мы крадем
Даже если и сеем и пашем
То при всех преимуществах наших
Никуда мы таки не придем
А хочется.

Дмитрий Пригов

Д.М.: Я бы хотел вернуться к вашей работе над малым собранием и спросить у вас, что нового вы сами узнали о Пригове, почерпнули, пока работали над новыми книгами.

Л.О.: В частности, мне пришлось фронтально прочитать собрание большое. И я хотел бы кстати сказать, что, к сожалению, может быть, это имплицитная черта Пригова, оно не приближается к тому, чтобы заключать в себе полное собрание его текстов, это видимо невозможно, их гораздо больше. На меня очень большое впечатление произвело сочетание обывательского тона, тона вечного «симплициссимуса», который встречается с этим миром и одновременно держит какую-то фигу в кармане, с приговской теоретической работой, с тем, насколько методично, по-немецки методично, я бы сказал, он осмыслял собственные работы и актуальное искусство. Это в меньшей степени видно в предуведомлениях к его сборникам, которые все-таки носили такой шутовской характер, а в большой степени это видно в его теоретических работах, собранных в томе «Мысли», где Пригов предстает одним из самых серьезных теоретиков концептуального искусства, вообще искусства конца XX века. Абсолютно трезво мыслящий и о роли художника, в широком смысле, в современном мире, и о том, может ли искусство этому современному миру чем-то помочь, и о том, что делать в ситуации романтического разочарования в исчерпанности оригинальных смыслов. В общем, это все довольно обязательное, по-моему, чтение, для всех, кто хочет разбираться в современном, по крайней мере, российском искусстве.

Д.Л.: Я хотел поднять такую тему важную, для меня как редактора «Художественной серии», и это проза Пригова. Как известно, он писал ее с советских времен, не систематически, а вот в 2000-е он начал писать систематически: романы «Живите в Москве», «Ренат и дракон», «Только моя Япония» и другие тексты. Как ты думаешь, его проза уходит немножко на второй план всегда? Хотя есть замечательная статья Ильи Кукулина о всех романах. Проза обсуждается, насколько я помню, в книге Михаила Ямпольского. Где среди современной литературы, прозы, главным образом, на твой взгляд, находятся тексты Пригова? В каком сегменте, скажем так?

Л.О.: «Ренат и дракон», «Живите в Москве» выглядят как попытки сделать традиционный текст, но понятно, что это романы и с ключом во многом. Есть у него и достаточно нон-фикшновская книга «Только моя Япония», она наверно ближе всего к тому, как пишется сейчас, как носится сейчас. Я не знаю, мне хочется сравнить это с другими важными романами с ключом, которые, в общем-то, обладают внятным сюжетом, но при этом еще и скрывают что-то на уровне метатекста, на уровне устроения литературного произведения. Я бы это сравнил, кстати, с недавней прозой Романа Михайлова, с его романом «Дождись лета, и посмотри, что будет», в меньшей степени с «Равинагаром», поскольку этот текст более теоретический. В общем, мне куда-то сюда думается, хотя, конечно, всякого рода мистицизм у Пригова был до известной степени пародийным. Можем вспомнить сборник «Махроть всея Руси», где он пытается изобразить некую хтоничную сущность, одновременно хранительницу и страшного монстра всея Руси, и он, понятное дело, об этом пишет все с той же фигой в кармане, хотя, например, какой-нибудь круг Мамлеева рассуждал бы об этом на полном серьезе.

Д.Л.: Да, и продолжает рассуждать.

Д.М.: Денис спросил про прозу, я все-таки хотел бы вернуться к поэзии. Вы тоже поэт и тоже пишете. Повлиял ли на вас Пригов, как на поэта? И сразу вдогонку хочу спросить: вспомните ли вы свое первое впечатление от чтения стихов Пригова? Может быть, даже вспомните, что это было за стихотворение.

Л.О.: Мне кажется, это была подборка Пригова в перестроечном альманахе «Зеркала», который мне попался лет в 15 в руки, мне показалось, что это страшно смешно и замечательно, но я это воспринял как комические тексты. Потом уже в университетские годы я начал воспринимать это как тотально-сериальный большой проект Пригова, и мне это было страшно интересно. Я помню, что момент смерти Пригова, факт его смерти меня очень потряс, и в этот момент я осознал величину этого поэта. Я помню, насколько зол я был, когда разразился скандал с Дмитрием Галковским, написавшим большой текст о том, что Пригов был советским графоманом, ничего из себя не представлявшим, даже, кажется, ходил к Галковскому в комменты в ЖЖ, и писал о том, как он неправ. А по поводу моей собственной практики – я не думаю, что как-то сильно приговское влияние я на себе ощущаю, я писал некий оммаж Пригову, который связан с одним из его известных текстов «Вот избран новый президент Соединенных Штатов», и мне кажется, он цитируется в книжке Кукулина и Липовецкого, я могу прочитать, если хотите:

вот избран новый президент
российской федерации
да это ж старый президент
российской федерации

а нам-то что ну президент
и далее по тексту
но отличительный момент —
ваще не интересно

Поскольку Пригов показывает, что некий политический процесс в Соединенных Штатах, который передается по советскому телевидению, вызывает в советском обывателе отчужденный интерес и он показывает некоторый ход мысли этого обывателя, то как мы понимаем, политические процессы, которые наступили до того момента, который наступил сейчас в Российской Федерации, такого интереса не вызывали, это была имитация имитации, и в общем, стихотворение было об этом.

Д.Л.: Возможно, я бы позволил себе некую генерализацию о том, что мы с Львом ровесники, и, я могу ошибаться, но мы, люди, родившиеся в конце 1980-х, последние, кто воспринимали Пригова одновременно и как аналитика языка, который преподал урок некого отстраненного отношения к языку. Это не значит, что несерьезное к нему отношение, а просто восприятие его, как некого конструкта, который требует анализа, построения отношений с ним, а не готовой формой, которой можно обращаться на голубом глазу. Поскольку я вижу у художников и поэтов последующих поколений отношение к поэтическому языку и к языку медиа немножко другое, и мне кажется, что это тоже довольно интересно.

Л.О.: Я бы так это прокомментировал. Дело в том, что мы знаем практику концептуалистов и Пригова в частности, и она вызвала у современников, в частности, у круга метареалистов, у круга Михаила Айзенберга такой достаточно серьезный ступор, потому что они, концептуалисты, декларировали, как им казалось, конец искусства, конец поэзии, конец языка. Вот, мы доехали до конечной остановки, мы выхолостили весь этот советский язык, мы перешли на сплошную цитатность и сплошную иронию, и как бы дальше то что? И здесь на этот вопрос ответила сама история, мы знаем, что в 1991 году заканчивает существование Советский Союз, огромное количество западных форм искусства, в том числе, популярного искусства, становится доступно. Выходит на сцену поколение, которое потом было названо поколением постконцептуалистов с достаточно внятным посылом «чего вы говорите, что вы уже все сказали, если мы еще толком не начинали говорить», возникает идея новой искренности, конфессиональной поэзии, возникает тонкая, и, конечно, наследующая Пригову, работа с вкраплением цитат, с центонностью в некоторый собственный лирический нарратив, и в общем-то, это было сделано таким большим количеством способов, что нельзя говорить об этом, как о шаге назад, это следующее звено развития русской поэзии, если вдуматься, диалектической и вполне логичной. Но сейчас, когда мы смотрим… Все-таки, концептуализм – это достаточно политическое искусство. Когда мы смотрим на политику сегодняшнего мира, мы понимаем, что идея того, что язык таит за собой нечто иногда совсем противоположное, например, отказ от коммуникации, например, желание саботировать коммуникацию, это крайне полезная идея. И Пригов в этом смысле еще и полезный политический теоретик, может быть, роль, которую он не осознавал или не считал важной.

Д.Л.: Вот у меня как раз следующий вопрос на эту тему, немного отойдя в сторону от Пригова-поэта, Пригова-прозаика. Как известно, в последние годы Пригов писал много публицистических статей, в классическом смысле, которые публиковались, насколько я помню, в «Полит.ру». Если сегодня их прочитать, я предпринял такую попытку, они довольно свежо смотрятся и неожиданно, ведь русские писатели и поэты не любят такое писать или скорее готовы разделять аффективные, эмоциональные суждения. Там же все довольно четко, строго и по делу. Это какая-то новая его ипостась…

Л.О.: Это довольно строгие тексты. Я бы их сравнил, прости, что перебил, с текстами Алексея Цветкова, который с точки зрения поэзии никак на Пригова не был похож, а публицистически это была такая же внятность.

Д.Л.: Да, хорошая параллель, я согласен. И я бы хотел вкинуть такой вопрос… Сегодня, когда уже совершенно иная медийная ситуация, засилие информации… Пригов начинал, когда информации было довольно мало, не какой-то конкретной, про преступления советского режима, а ее можно было дозировать, судя по всему. Сегодня же информация просто льется отовсюду, и это превышает разрешающие способности человека ее анализировать. И вот я подумал, что урок Пригова – и как поэта, и как публициста, и как аналитика политики языка, и так далее – может быть очень-очень важным, потому что мы сегодня снова с одной стороны кто-то нам говорит, что происходит девальвация слова очередная, и нужно скинуть с корабля современности очередной набор определенных авторов. С другой стороны, кажется, что язык приобретает смертоносное какое-то значение. Он содержит в себе такую конфликтность, которая была просто непредставима, наверно она просто не попадала в поле зрения культуры и поэзии, но казалась непредставимой. И вот в этой войне всех против всех, как ты думаешь, урок или уроки Пригова, и в широком смысле, концептуализма, могут быть для нас важны? И чем?

Л.О.: Это довольно хитрый вопрос. Простой ответ в том, что концептуализм предлагает нам некое оружие в виде тотальной иронии, тотального недоверия…

Д.Л.: Но она вписана в это уже.

Л.О: Но когда мы с вами видим, с одной стороны, что эти же уроки прекрасно, с большей топорностью, но так или иначе восприняла сторона пропаганды, а с другой стороны, что ирония очень хорошо гасит некую действенность, то можно подумать о том, что в какой-то момент эти дороги должны бы разойтись. Условно говоря, то, что история оказалась по Фукуяме незаконченной, показывает, что разные риторические модусы тоже должны и могут обретать актуальность, и тот, кто посмотрит на историю словесности, увидит, что так оно и было. Что в какой-то момент начинало быть резко актуально, в том числе, и политически такая ярко выраженная я-лирика с национальным уклоном, в какой-то момент, в какой-то момент это было наоборот рационалистическое письмо с приверженностью правилам, и, как мне кажется, в этом рационалистическом письме есть довольно много неучтенно общего с концептуализмом, хотя бы в том, что оно тоже оперирует большими объемами, она тоже в каком-то смысле тотальна, то есть верит в то, что по этим правилам можно сыграть всю мировую гармонию, и в конечном итоге оно дает человеку некий инструмент разума, некий инструмент скепсиса. Не забывая уроки скепсиса, которые нам предлагает концептуализм, можно помнить и о том, что в других риторических системах, есть нечто откликающееся на наш, как нам кажется, справедливый аффект. Что-то такое я бы сказал.

Д.М.:

Внимательно коль приглядеться сегодня
Увидишь, что Пушкин, который певец
Пожалуй скорее, что бог плодородья
И стад охранитель, и народа отец

Во всех деревнях, уголках бы ничтожных
Я бюсты везде бы поставил его
А вот бы стихи я его уничтожил –
Ведь образ они принижают его

Дмитрий Пригов

Д.М: Я бы хотел еще вернуться к вопросу о первом вашем восприятии Пригова. Вы сказали, что оно было достаточно комическим, правильно?

Л.О.: Ну да, там как раз было стихотворение «Вот избран новый президент Соединенных штатов…» в этой подборке, что-то еще классическое, чуть ли не «Килограмм салата рыбного…». Да, мне показалось, что это здорово, что это очень смешные стихи.

Д.М: Вот мне кажется, что у массовой аудитории такое первое впечатление преобладающее, комического начала. Когда я готовился к записи, я пересмотрел документальный фильм Ерофеева о Пригове, и там высказывалась такая точка зрения о Пригове, что, может быть, есть некая опасность в том, что для массовой аудитории Пригов так и останется условно комиком, юмористом.

Л.О.: Что-то типа Игоря Иртеньева.

Д.М.: Да, вот вы видите опасность в этом?

Л.О.: Я не вижу этой опасности, потому что я абсолютно не понимаю, насколько Пригов отрефлектирован со всем массовым сознанием. Все-таки он не выступал в программе «Итого» по «НТВ» каждую неделю, в свое время, как это делал Игорь Иртеньев. Все-таки он не печатался в «Комсомольской правде» или еще где-нибудь. Мне кажется, это во многом это остается более немассовым явлением, чем кажется, при том, что, разумеется, за пределы узкого круга концептуалистов и знатоков современного искусства его слава, конечно, выше. Да, конечно мы видели Пригова в какие-то моменты и по телевизору, он ведь совсем не был против появления в масс-медиа. Есть замечательный ролик, где он выступает в программе «Знак качества» на «ТВ-6», есть эпизод программы «Сто к одному», где он выступает в команде «Художники», по-моему, там еще Осмоловский и кто-то еще из деятелей современного искусства. И ведущий Гуревич, надо сказать, человек интеллектуально фундированный, с упоением цитирует вместе с Приговым «Килограмм салата рыбного», но я не думаю, что это сыграло совсем массовую, мобилизующую роль для его текстов. Я думаю, что если эти тексты показать без какой-то теоретической подготовки человеку совсем неподготовленному, да, он воспримет это как комическую поэзию. Он, безусловно, поймет, что это не какая-то графомания, не стихи Ханапи Эбеккуева, но он может не считать, собственно говоря, то самое двойное дно, ту маску, то влипание и мерцание, которое Пригов в это вкладывал, для этого надо Пригова читать именно книжками с его предуведомлениями, массивами, которые именно за счет своей массовости и сериальности переводят восприятие этих текстов в плоскость, как мы воспринимаем некое концептуальное современное искусство, когда до нас доходит некая условная фишка, некий условный посыл, вот так мне кажется.

Д.М.: Ну что ж, всех наших слушателей мы отсылаем к текстам Пригова и текстам о Пригове, которые изданы в НЛО. Мы благодарим Льва Оборина, который сегодня был с нами. Все книги, о которых мы сегодня говорили, будут размещены на странице подкаста на платформе «НЛО. Медиа». Спасибо большое всем за внимание, и до новых встреч!